Диалектика шахматной игры

Глава из книги
И. Дьяков, Н. Петровский, П. Рудик "Психология шахматной игры..." . Москва, 1926

   Как общий вывод из произведенных нами экспериментов приходится указать необычайное разнообразий психических функций, проявляющихся в шахматной игре. При этом все они не упражняются в отдельности, а даны в синтетическом объединении, характерном для естественных жизненных обнаружений. Здесь дано экспериментальное воспроизведение наиболее существенного жизненного явления — борьбы: И в этом воспроизведении выпукло представлена самая суть жизненного процесса — столкновение противоречий. Больше того, эта борьба носит на себе все признаки действительной борьбы, фактического состязания двух, независимых друг от друга, враждующих воль.
   Хотя самый процесс игры, складывающийся из разрешения целого ряда чисто-мыслительных задач, носит как бы специфически-интеллектуальный характер, — тем не менее роль волевого начала в шахматной игре остается огромной. Здесь именно, больше чем в какой бы то ни было другой нашей творческой работе, сказывается все огромное значение волевого усилия, как регулятора не только наших действий и движения. но и нашей изобретающей, комбинирующей, испытующей, экспериментирующей мысли.
   Здесь действительно могут встретиться моменты, когда «воля к победе», заставляет нашу мысль доходить до сверхъестественного напряжения, далеко превосходящего границы нормального и допустимого, и эти-то именно моменты и являются причиною столь часто постигающих шахматистов душевных катастроф. Здесь в чисто-психической сфере происходит совершенно то же, что происходит с нашим физическим организмом при всякой превосходящей наши силы физической борьбе: как физический организм победителя в спортивных состязаниях может быть поражен во всех основных своих жизненных функциях, разбит, так и интеллект шахматиста подвергается опасности дезорганизации и разрушения.
   Вот почему наша «психограмма шахматиста» говорит не вообще о необходимости сильной воли для шахматиста, но о необходимости дисциплинированной воли, желая подчеркнуть тем чрезвычайную необходимость умелого расчета своих сил, своевременной предосторожности от перенасилывания мысли.
   Философски глубокий, в сущности говоря, победоносный, хотя и непонятый шахматистами, отказ гениальнейшего шахматиста нового времени Э. Ласкера от продления объективно-неудачного для него матча с Капабланкою должен послужить на многие годы героическим примером для подражания всем шахматистам вообще и мастерам в особенности.
  Однако, если воля проявляется в этой игре исключительно, как воля к победе, то, наоборот, субъективные эмоции играют совершенно другую роль и совершенно иначе себя проявляют.
  Шахматная игра отличается исключительно богатой, обостренной эмоциональностью. Ни в одной другой игре эмоции не проявляют себя с такой яркостью и остротой, потому, что во всех прочих играх, мы всегда имеем возможность, в случае поражения, апеллировать к более высокому критерию оценки, перед лицом которого понесенное нами поражение сравнительно неважно, второстепенно, малозначительно.
Много ли обидного в том, что я — не первый силач в состязаниях по тяжелой атлетике? Разумеется, ничего больше, кроме отсутствия приза — и только. Много ли обидного в том, что меня поколотили в боксе или перегнали в беге? Разумеется — небольше, чем сколько заключается этой обиды в наличности не самых крепких кулаков и не самых быстрых ног. Что особенно обидного для меня в том, что я плохой стрелок, плохой наездник, даже плохой музыкант, художник или поэт — если я могу быть умным человеком, мыслителем, теоретиком, человеком глубоких познаний и прочее и прочее?
   В этом-то именно и заключается зерно скрывающейся здесь трагедии. На основе глубочайшего биологического закона эволюции, поставившего разум на последнюю и высочайшую степень достижений всего живого на земле, — этот разум является для нас послед ней и высочайшей апелляционной инстанцией.
  Что же делают шахматы?
   Они дают объективную меру нашего разума, они лишают нас возможности и права апеллировать к чему-либо еще более высокому и авторитетному. Они, в случае поражения, разрушают нашу последнюю надежду на самооправдание, повергая нас в подлинно-трагическое состояние. На этой-то именно, глубоко интеллектуальной на первый взгляд, почве и возникает глубочайшая, как это ни странно, исключительно обостренная эмоциональность всей игры.
   Всякий отдельный ход, наш или противника, поскольку он приближает нас к победе или поражению, вызывает в нас целую симфонию то более, то менее сильных и острых эмоциональных переживаний. Эти эмоции не имеют никакого непосредственного отношения к процессу самой игры, даже, наоборот, они почти всегда без исключения явным образом вредят ей, осложняя своими волнениями и без того трудное положение нашего разума и нашей воли. И тем не менее, они всегда и неизбежно встают при каждом шаге игры, поднимаясь в острые, драматические моменты до подлинно патетической силы.
   Результаты произведенных нами экспериментов заставляют признать, что здесь играет существенную роль еще и другой момент в психо-механике шахматиста, столь ярко вскрытый нашими экспериментами, именно то, что мы назвали предметным характером мышления шахматистов.
   Эта предметность мышления, наряду с объективно-состязательным характером самой игры (два независимых друг для друга нераспознанных противника) и наряду с этим «испытанием разума», — дает еще одно сильнейшее основание к тому, чтобы поставить психо-технику шахматиста в условия не только реальной борьбы и войны, но притом еще и борьбы, носящей катастрофический, трагический характер, борьбы, стоящей на границе человеческих сил.
  Шахматы есть, таким образом, не просто интеллектуальная игра, но интеллектуальная игра, имеющая объективно-предметную природу и облеченная в психическое одеяние подлинных настроений и переживаний, свойственных уже не игре, как таковой, но реальному состязанию, фактической борьбе и войне и притом еще в осложненной, драматической форме.
  Это борьба, однако, в некоторой изолированной, не сливающейся и не соприкасающейся с жизнью сфере, и эта именно изоляция все же сохраняет за нею, несмотря на драматизм и обостренность, подлинные черты искусства и вдохновения.
  Однако, исследование всякого сложного явления только тогда получает окончательное завершение, когда все отдельные выводы работы,—выясняющие составные элементы изучаемого предмета, их природу и взаимную связь,—найдут свое выражение в общей формуле, охватывающей своеобразие явления в целом. Не всегда можно дать точное определение. Чем сложнее явление, чем полнее и глубже отражаются в нем основные законы жизни,—тем труднее уложить его в рамки определенных понятий, подчинить законам формальной логики. Определение всегда будет ограничением (determinatio-negatio).
  Отсюда возникает потребность в таких терминах и таких формах мышления, которые соответствовали бы сложности и подвижности свойств и проявлений действительности. Вместо застывших и сковывающих формул выдвигается описание, как более гибкое, способное охватить разнообразие и изменчивость. Но и описание может разъединить моменты единого целого. Для истинного знания необходимо восстановление конкретной полноты, целостности изучаемого предмета. Если не точная формула, то полное живого смысла слово,—слово, как символ,—может выразить природу и самую суть предмета

  Какое же слово могло бы передать все существенные черты, раскрытые в шахматной игре, не затушевывая сложности и не разрушая единства этого явления? Единственное слово, могущее удовлетворить этим требованиям— «диалектика».
Общая схема диалектического процесса обнаруживается уже в самом внешнем распорядке игры: чередование ходов противников является выражением двух взаимно противоположных планов, интересов и стремлений. Таким образом, основа диалектического процесса,—д в и ж е н и е, основанное на противоречии, переход от утверждения к отрицанию,— в шахматной игре оказывается сохраненной во всей силе. Этим самым шахматная игра улавливает основной принцип всякого развития, всякого живого осмысленного процесса.
Аналогия в данном случае не является внешней, но имеет глубокие корни в самой сути изучаемого явления. Диалектическое отрицание является лишь одним из этапов прогрессирующего движения. Внутренно о с м ы с л е н н о е развитие процесса, — новая существенная черта, ярко выступающая в шахматной игре. Отрицание, снова переходя в противоположность, становится новым утверждением, объединяющим предшествующие этапы в синтезирующем положении. Отдельные эпизоды игры являются отрицанием непосредственно предшествовавшей ситуации в ходе игры,—отрицанием, разрушением положения, созданного намерением противника. Но ответное движение не есть пустое отрицание, а осмысленный, полный положительного содержания акт:— защита и контратака, как выражение новой положительной идеи, нового метода борьбы. Каждое новое положение в игре обусловлено столько же развитием плана, намеченного одним игроком, сколько и движениями его противника. Объективное развитие игры и в целом, и в отдельные моменты, есть результат синтеза двух идей и намерений. Каждое передвижение фигуры основано на учете того, что дано в предшествующих ходах противной стороны.

В ближайшей связи с только что сказанным стоит еще одна черта, существенная для диалектики — предметное и смысловое единство целого и внутренняя связь частей. Вся игра представляет раскрытие определенной идеи, распадающейся на два противоположных, вступающих во взаимную борьбу, принципа. Единство целого дано и в объективных условиях игры, в особом мире объективных отношений, в которых разыгрывается борьба, и в единстве исходного пункта, и в тождестве стремлений и уклонов мысли, направленных к противоположным целям. Наконец, вся партия представляет единое целое, единую стройную по своей логической структуре композицию. Единство выступает и во внутренней связи между отдельными эпизодами игры, в их "закономерной последовательности и взаимной обусловленности. Каждый шаг определяет следующие и вызывается оценкой положения, создавшегося в результате всего предшествующего периода игры.
Взаимная связь между моментами развивающегося процесса создает то, что при этом все более и более возрастает полнота содержания, общая напряженность игры, драматизм взаимоотношения сталкивающихся сил. Первоначально общая и неясная идея борьбы постепенно развертывается в целый исторический процесс. Первоначально существует лишь бесконечное множество различных возможностей и ничего определенного в действительности. Затем происходит в собственном смысле становление особого мира: возникают сложные ситуации, захватывающие мысль задачи, события, порождающие глубокое душевное волнение.
Указанные основные черты диалектического процесса были только что раскрыты, по преимуществу в объективной стороне шахматной игры, в общем ходе ее, как определенного сложного явления. Но эти же самые черты отчетливо выступают и во всех деталях ее. Многое в ней может быть понято только в свете диалектической идеи. Так, в ней бросается в глаза своеобразное, чисто диалектическое переплетение субъективного и о б ъ е к т и в н о г о. Чисто субъективный фактор—самоутверждение, воля к победе—ведет к созданию объективного мира игры, который своими закономерными отношениями подчиняет волю игрока. Личность захватывается развертывающейся картиной борьбы, вовлекается в ход событий, развивающихся в силу их внутренней закономерности Часто (напр., при шахе) свобода игрока бывает совершенно парализована. В заключительном акте торжество одного игрока, подчинившего субъективной мощи противостоящие силы, овладевшего тайной, скрытой в объективной задаче,—сочетается с противоположным положением другого игрока, испытывающего всю тяжесть подчинения непреодолимой силе объективного закона. Вся борьба между двумя личностями есть в то же время борьба с объективно-данными силами, требует изучения объективной закономерности и в то же время личного творчества, такого вмешательства в объективные отношения, которое позволяло бы подчинить их своей цели. Собственной силой создав реальность, игрок подчиняется ей и вовлекается в жизнь созданного мира, а не просто объективирует свои мысли, как художник. Игрок сам наносит удары, тягостно переживает потерю, не теряя сознания, что это только игра. Но искусственный мир стал особой реальностью, в которой приходится жить игроку, считаясь с ее законами.
Не менее отчетливо проявляется диалектическая природа игры, если рассматривать в отдельности ее субъективные проявления. Здесь прежде всего выступает работа мысли, которая вся проходит по диалектической схеме. Искусственно расчленяя ход мысли игрока, с целью раскрыть ее формально логическую сторону, в отдельных актах его мышления приходится видеть рассуждение по форме условного, а чаще условно-разделительного силлогизма. Возможны положения А, В, С...
Если возникает положение А, то будут последствия A1, B1, C1; при положении В, открываются возможности А2, В2, С2. Оценка одной из возможностей, как удовлетворяющей цели, определяет заключение и выбор движения. Сама по себе эта схема мало говорит о природе мыслительной деятельности шахматиста. Однако, она ясно говорит, что мысль шахматиста все время пробегает от одной возможности к другой, при чем этот переход определяется предполагаемыми ходами противной стороны. Продумывая положение, игрок все время переходит от оценки своей позиции к оценке позиции противника, от своего намерения к намерению противника. Желая создать отрицание одной идеи, разрушить план противника, он путем отрицания целого ряда напрашивающихся идей доходит до такой, которая предусматривает и преодолевает все козни противника. Новый ход противника открывает и в ней слабое место и, во всяком случае, делает ее не соответствующей новому положению, отрицает ее значение и силу и заставляет поправлять и в то же время детализировать и проводить общий план.
В этой работе постоянно скрещиваются абстрактные и конкретные содержания. Мысль, направленная на абстрактные отношения, постоянно должна исходить из определенной наглядной картины, выступающей на шахматной доске, и в ней находить свою проверку и оправдание. Фигуры, пространственные отношения, определяющиеся в них динамические отношения, стоящая за ними личность,—все это выступает и как тождественное, и как различное; все это захватывает мысль и с неизбежной закономерностью переводит к другому.
Не менее ясно выступают те же черты в переливах эмоционального состояния игрока. Они меняются с каждым новым положением на доске, после каждого своего или чужого хода. Уверенность, радость открытия, самодовольство, гордость — словом — положительная самооценка, сменяются удивлением, тревогой, неприятным сознанием сделанного промаха, отрицательной самооценкою, отчаянием. Противник для игрока заменяет кривое зеркало его собственного «я». Он разоблачает все его слабые стороны, чисто мефистофельски из хорошего делает плохое, из умного—глупое, триумфатора заставляет краснеть за сделанный промах. Силой воли и мысли, однако, это самоотрицание, это тягостное отчаяние преодолевается, и все отрицательное переносится на противника, усиливая ликование от намечающейся победы... до нового кризиса.
В проявлении активности замечаются такие же закономерные переходы, выковывающие характер борца. Внешний ритм активности и пассивности осложняется, как мы уже видели, до напряженнейшей борьбы с теми препятствиями, которые ставятся и непреложными законами действительности, и живой силой противника, и,— в конце концов,—борьбою с инертностью собственного «я» и неустойчивостью своих настроений. Социальные стремления, порождающие игру, стремления к общению, превращаются в жажду самоутверждения, в соперничество. Правила создают объективную границу проявлений личности и на каждом шагу заставляют считаться с объективными нормами социальных проявлений личности. Требуя активности, возбуждая самолюбие и личные мечты, игра в каждый момент сочетает их с самодисциплиной, с развитием социальных навыков. Жесткие, ясные правила, постоянная наличность строгого судьи в лице противника, чередование положений, — все это вводит в теснейшее и разностороннее соприкосновение с чужим «я».

Широко и разносторонне иллюстрированная диалектическая природа шахматной игры делает понятным всю обаятельность и все значение этого искусства. Перед нами не простая забава, а взятый в его обобщенной форме, в наиболее существенных и типических чертах жизненный процесс, кусок подлинной жизни, очищенный от случайных эмпирических осложнений, но в сгущенном, конденсированном виде сохранивший основные законы жизни вообще.
Из простой возможности вырастает богатый мир объективных событий, создается целая эпопея целостно, закономерно развивающейся жизни, вовлекающая в свое течение личность игроков и отражающая внутреннюю закономерность, лежащую в объективно данной реальности. Стремясь к осуществлению личного стремления, субъект оказывается вовлеченным в объективный процесс, развивающийся по основным законам бытия. Игра превращается в изучение, искусство сочетается с знанием